В минувший вторник на 59-м году скоропостижно скончался Владимир Овчинников — блистательный журналист, «золотое перо» республики. Он работал в газетах «Красное знамя», «Республика», «Стефановский бульвар» и других изданиях, а последние 10 лет – в народной «Трибуне». Для нас, его коллег, это страшная, невосполнимая потеря.
Затерянные миры
Владимир был по жизни улыбчив и добродушен. Порой это производило обманчивое впечатление на тех, кто его плохо знал. В своей профессии он умел все и мог быть жестким, если это требовалось. И тогда в его глазах зажигались опасные огоньки. Почуяв горячую тему, Володя превращался в азартного охотника.
Пружина журналистики — любопытство. Именно любознательность кидала Овчинникова по таким местам, куда нормального человека и палкой не загонишь. От ядерного полигона на Новой Земле до заброшенных коми деревень, которых давно уже нет на карте. Республику он облетел, объездил, обошел вдоль и поперек.
Володя всегда шел по каким-то неочевидным, невидимым остальному миру следам. Например, он находил людей, предки которых ушли в тайгу еще в 19-м веке. Никогда и никто не тревожил этих таежных скрытников. Любого чужака отшельники, староверы воспринимают как посланца Антихриста. А уж журналиста — тем более. И вдруг среди них появлялся очкастый пришелец — Овчинников. Веселый такой, без комплексов, с фотоаппаратом. И «лесные братья», а то и беглые уголовники, как загипнотизированные, начинали позировать перед камерой…
Я лично никогда не брал интервью у своих коллег — мне это казалось неуместным «междусобойчиком». Единственное исключение — когда меня в свое время попросили написать о Володе для книги «Эпоха на кончике пера» (он тогда уже работал в «Трибуне»). Собственно, это даже не интервью. Овчинников был великолепным рассказчиком, поэтому я просто включил диктофон — и полилась его живая, ясная речь, сдобренная теплым юморком. Итак, слово Владимиру Федоровичу…
Первый гонорар
«Я родом из Соль-Илецка, где крупнейшее в мире месторождение соли. Соль там везде. Мы носили кристаллы в карманах, лизали вместо сахара. С тех пор люблю все солененькое. Отсюда, наверное, у меня любовь к «соленому» словцу, то бишь к нецензурщине. В 1989 году я первым в «Красном знамени» использовал букву «Б» с тремя точками. Очень гордился тем, что сказал новое слово в коми журналистике. Но еще больше тем, что это слово оказалось непечатным…
Отца, как военного, часто переводили с места на место. Когда мне было 6 лет, семья переехала в городок Светлый, на границе Оренбуржья и Казахстана. Там нашли никель, за 10 лет появился городок. Потом вдруг выяснилось, что геологи ошиблись — никакого никеля там нет. Но было поздно — комбинат уже построили. И он работал на кубинском концентрате, который везли по морю до Новороссийска, а потом вагонами — через всю страну.
В городе Светлом и прошло мое светлое детство. Вокруг — желтые степи, гуси летают, сайгаки бегают. Все это — вместо телевизора. От скуки начал читать. Книги попадались своеобразные (помню, например, гладковский «Цемент»), но мало. Решил восполнить пробел — стал и сам сочинять, пописывать. А вообще, тут все дело в сурке!..
У меня в квартире поселился сурок — размерами с небольшого барашка. Страшно умное животное. Он ел конфеты и грыз семечки. Я написал о нем школьное сочинение. Учитель послал его в районную газету. Напечатали. Пришла слава. А главное, заплатили гонорар: 1 рубль 58 копеек. Сурок сделал меня профессионалом, то есть человеком, пишущим за деньги. Я несколько дней ходил обалдевший по магазинам и не знал куда деть свалившееся богатство. Купил зажигалку, фонарик и большую кубинскую сигару за 22 копейки в алюминиевом футляре.
Сурок помог мне поступить в Уральский университет. Экзамены я сдал средненько. Но принимали тогда еще и по результату собеседования. Когда я зашел на комиссию, декан факультета журналистики сказал: «Проходи, Сурок, чего тушуешься!» Я понял — поступил.
Потом все меня звали Сурком. Не потому, что я спал на лекциях после бурных ночей в общаге — все спали. Нет, Сурком я стал из-за того, что для меня это — почти священное животное. Сама судьба. Сурок толкал меня в журналистику.
Северная рыбалка была настоящей страстью этого азартного человека.
Башлачев и другие
В универе я учился со многими незаурядными людьми. Был у меня друг — Саша Башлачев, красавец, поэт и фарцовщик. Он мне подогнал французскую джинсу за 220 рублей. А 40 рублей была стипендия! Ради этих штанов я разгружал вагоны. Потом я выяснил — джинсы вьетнамские. Мы поссорились. Потом помирились. Саша написал фломастером на джинсах четверостишие, посвященное мне. В колхозе, на картошке, я бросил джинсы в костер — в знак примирения…
После университета Александр Башлачев некоторое время работал в череповецкой газете. И вдруг он стал звездой русского рока, любимым поэтом Окуджавы. Потом выбросился из окна. На его похоронах я познакомился с Цоем, Гаркушей. Я понял, Саша и эти ребята — цвет эпохи. И очень скоро эта эпоха уйдет.
До того, как стать рок-музыкантом, Башлачев сделал музыкантом меня. На армейских сборах он предложил мне записаться в духовой оркестр: дескать, полковник любит музыкантов, не изнуряет их строевыми занятиями. Плюс — увольнительные. Я сказал — играть не умею. Он ответил: «Я тоже. Но мы возьмем инструменты, на которых играть легко. Главное, чтобы не было клавиш». При раздаче я схватил тромбон. Саша целенаправленно искал тарелки. Оказалось, на тромбоне могут играть лишь люди с абсолютным слухом. Мне легче было бы освоить синхрофазотрон. Но армия — это такая школа! Есть приказ. А приказы не обсуждают.
Через месяц наш оркестр играл не только «От тайги до британских морей», но и композиции «Deep Purple».
Сейчас 14 участников нашего оркестра живут в Израиле. И только мы с Сашей остались в России. Он в Питере, на кладбище. Я в Сыктывкаре…
Вездеходом, самолетом
Меня и мою Лену, с которой мы поженились на втором курсе, а на третьем завели ребенка Федю, после университета хотели распределить в Туву. Мы испугались ехать в город с таким диким названием — Кызыл. Говорили — горячие тувинцы похищают блондинок и увозят их в горы. А моя жена — как раз блондинка. С испугу мы выбрали Сыктывкар — тоже город с двумя «ы» в названии, но с каким-то солнечным оттенком в звучании…
Придя в газету «Красное знамя», понял: единственное, чем я могу соперничать с великими — моя молодость. Я искренне любил Чистякова, Зинова, Зыль, Жукова, Смирнова, Туркина и других. Но мне хотелось не просто им соответствовать, а объехать мэтров на вираже.
Я стал каждый месяц ездить в многодневные командировки. Ездил на «Уралах», на «Буранах», летал в багажных отсеках самолетов, сутками коптился на вездеходах. В поселке Желанный, где добывают кварц, я не ел четверо суток. Там был настоящий голод: работяги жрали собак, экономили последние макароны. Чтобы не объедать людей, я говорил, что у меня — запас еды…
Однажды нас с фотокором Сергеем Сухоруковым забросили на алмазное месторождение. И там забыли — вертолет улетел в Ухту. Мы ждали, когда пробьют зимник, 10 дней жили в балке, сами топили, варили… А с Юрой Осетровым мы однажды чуть было не замерзли в морозную ночь под Интой. В общем, всякое бывало…
Но зато я был первый, кто написал о сверхглубоких скважинах, о первой нефти и газовых проектах. За это мне даже дали медаль «За трудовое отличие». Потом я получил премию Савина. Или наоборот, не помню. Но это все мелочь по сравнению с тем, что журналистика давала мне возможность все время узнавать новое: я мыл золото на Тавроте, пил горячую кровь с оленеводами на Пимбое, отправлял последний вагон из Хальмер-Ю. А однажды даже нарушил государственную границу СССР, нелегально пробравшись в пограничную зону возле Амдермы…»
Последняя командировка
Уж так распорядилась судьба, что и умер Овчинников за границей, в далекой Словении, где обосновался его младший сын Антон. Там Владимира Федоровича и похоронят сегодня, 28 сентября.
Овчинников был мастером настоящей живой журналистики. Обожал все новое, любил знакомиться с людьми, летать, ездить, наблюдать, снимать и записывать.
Вся его жизнь в профессии — это одна длинная, с приключениями, командировка. Но вот из той, последней, в которую он теперь отправился, Володя уже не пришлет ни фотографий, ни текстов. И не скажет, улыбаясь: «Ну это классная тема, старик, надо верстать на полосу, не меньше…»
Владимир СУМАРОКОВ.