Торговля времен перестройки у многих ассоциируется с дефицитом, то есть с огромными очередями за колбасой и портвейном, мылом и стиральным порошком. С эпохой, когда уголь и нефть меняли на шмотки, консервы и холодильники.
В то лихое время региональное Министерство торговли возглавлял сегодняшний гость «Трибуны» Вельтер ВЕЛЬСОВСКИЙ.
В. Вельсовский: «Я так и не разбогател, зато сплю спокойно…»
На страх и риск
— Вельтер Борисович, в 1990 году, когда депутаты Верховного Совета Коми АССР доверили вам министерский портфель, это была не должность, а приговор. В стране раскручивался «парад суверенитетов», деньги обесценились, с прилавков исчезли продукты…
— Скажу жестче, 1990-й был годом начавшейся разрухи,
разброда и шатания не только в народе, но и на всех уровнях власти.
Мне было с чем сравнивать. В 60-х и 70-х годах я работал в «Комиглавснабе» Госснаба СССР. В 1979 году был назначен министром пищевой промышленности Коми АССР. В то время тоже были свои сложности, приходилось отвечать не только за практические результаты, но и за «моральный облик» подчиненных. Однажды даже получил устный выговор в Коми обкоме КПСС за то, что директор хлебозавода в Визинге стабильно попивал и был чрезмерно охоч до дамских прелестей.
И вот мне с приличным опытом работы в сфере товарно-денежных отношений пришлось, по сути, начинать все с чистого листа. Мы попали в такие условия, когда правительство России практически не могло решить ни один важный вопрос. Поэтому мы вынуждены были действовать на свой страх и риск.
У нас были нефть и нефтепродукты, лес и лесоматериалы, другое сырье. За счет него мы должны были обеспечить условия, чтобы народ был сыт, обут, одет.
Легче было Ухте, Воркуте, Усинску, Инте. Там были ресурсы и ведомственная торговля (управления рабочего снабжения). Серьезные трудности возникали в Сыктывкаре. Здесь была в основном государственная торговля, где уровень обеспечения зависел целиком от дисциплины поставок. Когда госторговля развалилась, то выяснилось, что своих ресурсов, которые можно было использовать для обмена, у столицы практически не было.
— Привычнее в то время звучало не «ресурсы для обмена», а слово «бартер».
— Чтобы наладить бартерные отношения, мы по примеру Тюменской области (я специально туда ездил, чтобы перенять опыт тюменцев) создали государственную коммерческую структуру. Ведь министерство являлось бюджетной организацией и непосредственно коммерцией заниматься не могло. Самой сложной задачей было добиться в Москве права распоряжаться частью ресурсов.
Окатов учил Гайдара
— Надо было решать вопрос на самом верху?
— Разумеется, как и сейчас. В одной из поездок в Первопрестольную нас троих — Вячеслава Худяева (председатель правительства Коми), Александра Окатова (заместитель председателя) и меня (министра) — принял председатель российского правительства Егор Гайдар. Он пребывал в этой должности тогда всего третий день. Запомнился интересный факт. На наших письмах (просьбах) молодой премьер-министр ставил визу (распоряжение) под диктовку Александра Окатова, который был более искушен в составлении чиновничьих бумаг.
Мы тогда удивлялись: «Что за зеленая молодежь пришла к управлению государством?» Встречаясь сейчас с Александром Михайловичем Окатовым, я иногда напоминаю ему о том, как он Егора Гайдара учил составлять важные документы.
— Кстати, что это были за документы?
— Согласно распоряжению российского премьера пять процентов производимой продукции республике разрешалось направлять на экспорт, а вырученную валюту использовать для закупки потребительских товаров. Дальше все зависело от нас. Через Коммерческий центр при Министерстве торговли мы заключили контракты с фирмами из Швеции, Финляндии, Венгрии и ряда других стран на поставку нефти и нефтепродуктов, а сюда мы завозили, как правило, продовольственные товары.
За 1991 год Коммерческий центр достиг оборота в размере более 200 миллионов долларов! Благодаря валютным поступлениям удалось значительно снизить дефицит продуктов питания.
— Неужели все гладко складывалось?
— Разумеется, были и ошибки. Так, мы очень долго держали на низком уровне цены на сахар. Они были в два-три раза ниже, чем в среднем по России. Поэтому сахар в огромных количествах закупался населением и организациями впрок либо вывозился за пределы региона и даже на Украину. Если в первые годы перестройки расход сахара на нужды республики (розничная продажа, общепит) колебался на уровне 30-31 тысячи тонн, то за 1991 год мы израсходовали более 70 тысяч тонн!
— Сегодня вас просто не поняли бы. Это же хорошо, когда товарооборот растет, – растет прибыль!
— Это хорошо, если рыночные условия уже созданы. А нам пришлось работать в переходный период, когда товарам было больше доверия, чем деньгам. Все прекрасно понимали, что в любой момент они могут превратиться в ненужную бумагу.
Первые три года работы в министерстве я не вылезал из командировок. Много ездил в поисках товаров по России, Украине и Белоруссии. Но «парад суверенитетов» не давал гарантий по исполнению контрактов. Основная надежда была на зарубежные валютные договоры. Приятно было работать с фирмами из Чехии, Словакии, Швеции…
Думал — война…
— В начале 90-х годов Республика Коми пыталась выйти на международную арену. Неожиданно открылся свой коммерческий банк в Люксембурге, завод по производству дверей в Голландии, внешнеэкономическое представительство в Лондоне. Как эта региональная самостоятельность воспринималась за границей?
— Главное, что у нас были свои ресурсы, а значит, мы вызывали интерес у зарубежных бизнесменов и политиков. На контакты они шли охотно и рассматривали нас в качестве серьезных партнеров.
Во время поездки в Литву нашу делегацию встречал председатель Верховного Совета Витаутас Ландсбергис. Можно сказать, что мы были первыми россиянами, поздравившими его с новой должностью. Запомнилось его рукопожатие: литовец протягивал не одну руку, а сразу обе. Ладошки европейского политика, в прошлом музыканта и искусствоведа, были очень маленькими, поэтому здороваться так ему было, видимо, удобнее. Мы говорили с ним о наших нефтепродуктах и о том, что можем получить взамен.
Сложилось так, что обо всех важных политических событиях я тогда узнавал, будучи за рубежом. Это относится и к августовскому путчу в 1991 году, и к расстрелу парламента в октябре 1993 года. Я видел, как на эти события реагируют наши друзья и недруги. Помню, как во время поездки на Украину депутат Черниговской области во время застолья спросил: «Что же вы, россияне, терпите этого Бориса Ельцина, он же ведет жесткую политику по отношению к центру и разваливает СССР?» Тогда даже на Западной Украине не хотели распада Союза. Расстрел Дома Советов я видел по телевизору в украинском Николаеве. На другой день спешно вылетел в Россию — думал, что начинается гражданская война.
— Прямые связи создавали благоприятную среду для взяток, откатов и вообще воровства. Сложно было не вляпаться в какую-нибудь криминальную историю?
— В 90-е не воровали, пожалуй, только ленивые чиновники. Я к категории «ленивых» себя не относил, тем не менее, не покушался на чужое. Просто был так воспитан.
Вспоминаю один случай. Работали с чехами по известному принципу: мы им — нефть, они нам — продовольствие. Поставки должны были быть синхронными по времени, а расчеты производиться незамедлительно. Но однажды зарубежные партнеры намекнули, чтобы я дал им возможность «крутануть» деньги, то есть не торопил с поставками, ну а проценты мне за эту услугу будут капать на счет в зарубежном банке. Я сделал вид, что «толстый» намек не понял.
Позднее, уже будучи отставным министром, я встречался с чешскими коллегами в дружеской обстановке, и мы вспомнили этот щекотливый момент. В общем, посмеялись: мол, ты за свою честность теперь имеешь ноль доходов, совсем не разбогател. На это я им ответил: «Зато сплю спокойно».
Правда, спокойно спать не давали. Уже после отставки меня еще год держали в напряге. Следователи копали-копали, но ничего не нашли — искать было нечего. Я им об этом сказал, они ответили, что на них, дескать, давят «сверху»…
Даже те небольшие накопления на «черный день», которые были сделаны за четыре года работы министром, сгорели в банке «Европейский Север», принадлежавшем известному авантюристу Михаилу Глузману.
Смутное время
— Первая половина 90-х годов знаменательна тем, что вся государственная торговля в ходе приватизации была уничтожена. Вы к этому стремились?
— Сказать, что мы осознанно ввязались в приватизацию — значит, солгать. У нас было весьма смутное представление о будущем. А главное, не было примера и каких-либо планов, инструкций, наставлений. Многое делалось интуитивно, по принципу «как бы не навредить». А в итоге — навредили…
В 1994 году после выборов главы Коми меня долго не утверждали в должности министра. Наверху посчитали, что раз я не согласен с принципами дикой приватизации, то, значит, я не рыночник. Во как! Все закончилось тем, что приказ о моей отставке подписал… мой заместитель. Такие были времена.
Сергей МОРОХИН.