В 1956 году уроженец Харбина Игорь Ковальчук-Коваль, вышедший на свободу из мордовского лагеря на основании указа об освобождении лиц без гражданства, к удивлению многих, вернулся в Инту. Ему вроде бы не за что было любить этот город – здесь, в суровых лагерях, прошли далеко не лучшие 10 лет его жизни.
Однако не вернуться он не мог. Интинская земля хранила его записки, в которых он запечатлел свою работу в японской разведшколе, деятельность подпольной группы русских эмигрантов на КВЖД, ставящих целью содействие скорейшему приходу Красной армии и, конечно же, его лагерные мытарства. Рукопись послужила основой его документального романа «Свидание с памятью» и поводом для очередного ареста.

Игорь Ковальчук-Коваль.

Между двумя диаспорами

Китайский Харбин ныне называют «Русской Атлантидой», ушедшей на глубину океана истории. Город был основан в 1898 году как станция принадлежащей Российской империи Китайско-Восточной железной дороги. Спустя 15 лет в этом городе появился на свет Игорь Ковальчук-Коваль – его родители работали на КВЖД. Правда, очень скоро отец Игоря получил назначение на Камчатку, куда он перебрался со всей семьей, но революция и гражданская война загнали их обратно в Харбин.
В это время в городе было две большие русские диаспоры – белогвардейская и советская. Отец Игоря отдал сына в советскую семилетку при управлении КВЖД. Однако, окончив школу и техническое училище, Игорь Константинович предпочел уехать на восток Китая и вступить добровольцем в Шанхайский русский полк, состоящий из участников белого движения. Правда, прослужил он там недолго – его не волновала военная карьера, он увлекся этнографией и отправился в экспедицию по Южному Китаю, а затем вернулся в Харбин и устроился на работу в краеведческий музей.
Увы, заниматься мирной наукой Ковальчуку-Ковалю не довелось. В 1935 году Харбин заняли японцы. Накануне около 30 тысяч русских харбинцев перебрались в СССР, где в течение двух лет были арестованы по обвинению якобы в шпионаже в пользу Японии. Игорь Константинович предпочел остаться и начать реально работать на японскую разведку.

Это несладкое слово «Ниппон»

Поначалу Ковальчук-Коваль, как и многие его друзья, приветствовал приход японцев. Молодые харбинцы верили, что островная империя убережет их от советского влияния. И им было чего опасаться. Вернувшиеся на историческую родину сестра Игоря Константиновича, ее муж и тетя во второй половине 1930-х гг. попали в ГУЛАГ. Вот только и под японцами русским жилось несладко.
Тех, кто помоложе, новые власти определили в школы по изучению японского языка. Первое слово, которое ученикам требовалось выучить и повторять ежедневно по многу раз и с выражением, было «Ниппон», что означало «Япония». Этнографы японцам тоже не особенно были нужны, так что Ковальчуку-Ковалю, ставшему к тому времени членом антисоветского Национально-трудового союза нового поколения (НТСНП), пришлось искать новую работу. И он устроился на службу в Японскую военную миссию в Харбине.
Молодой русский, ненавидящий советскую власть и имеющий военный опыт, японским миссионерам был очень кстати. Игоря Константиновича тут же направили на станцию подслушивания переговоров советских пограничников на южном берегу Амура.
Новая работа Ковальчуку-Ковалю понравилась – главным образом потому, что ежедневно через наушники он слышал русскую речь. И не русских эмигрантов, а тех, кто жил на родной земле. И тогда что-то надломилось в душе Игоря Константиновича, возникло желание как-нибудь попасть в загадочный Советский Союз. Как раз в это время его отозвали в Харбин и арестовали как «советского шпиона».

Пытка «чайником» и ее последствия

В родном городе Ковальчука-Коваля поместили в подвал военной миссии и приступили к пыткам. Сначала били резиновыми дубинками, а затем последовал «чайник». Суть этого мучения состояла в следующем: допрашиваемого клали спиной на скамью так, что голова свисала вниз, опутывали веревками и в нос из обычного чайника вливали теплую подперченную воду. Человек захлебывался и терял сознание, но ему давили на живот, и вода фонтаном лила из носа и ушей.
Никаких признаний от Игоря Константиновича не добились. Ему просто не в чем было признаваться. Но очень скоро выяснилось, что в советском шпионаже его никто и не подозревал. А арест и мучения были нужны для проверки на преданность Японской империи. Испытания Ковальчук-Коваль успешно прошел, но японцев возненавидел.
Между тем его вернули на прежнюю службу, которую он теперь на дух не принимал. Сначала ему удалось перевестись в разведшколу преподавателем фотодела, а в 1944 году уволиться совсем и устроиться в хозяйственный отдел Бюро по делам российской эмиграции в Китае. К этому времени он входил в подпольную группу просоветски настроенных русских харбинцев. К созданию этой организации их подтолкнуло нападение Германии на Советский Союз.
Красную армию в Харбине эмигранты встречали с цветами, и Ковальчук-Коваль со своими соратниками готов был содействовать советскому командованию. Но не пришлось: Игоря Константиновича, на этот раз как «японского шпиона», арестовал СМЕРШ. Особое совещание при НКВД СССР приговорило его к 20 годам лишения свободы.

Одиночество под землей

В мае 1946 года Ковальчук-Коваль попал в Инту, в Первый горный лагерь, обслуживающий три угольные шахты. Тяжкий труд под землей усугублялся одиночеством среди весьма разнообразной публики. Здесь были криминальные элементы – от мелких воришек до крупных грабителей и разнокалиберные политзэки – бывшие власовцы, полицаи, бежавшие от немцев пленные, а в большинстве своем просто оклеветанные люди.
Ни в одну из этих групп Игорь Константинович не попадал и ни с кем не мог найти общего языка. Правда, появились друзья, но и они отказывались его понимать. Один из новых приятелей, санинспектор по имени Алексей, обвинил его в том, что он, как и другие белоэмигранты, «лил воду на японскую мельницу» в то время, когда Родину истязал фашизм. Никакие объяснения Алексей слушать не хотел.
И тогда, вспомнив Достоевского и его «Записки из мертвого дома», Ковальчук-Коваль задумал написать роман, изложив все, что с ним произошло, по возможности не исказив факты. Правда, работа в шахте выматывала, творить в бараке на глазах у всех не способствовало вдохновению. Однако очень скоро, после перенесенного воспаления легких, его поставили бригадиром ламповщиков. У него появился свой закуток, где хранились шахтерские лампы и заряжались аккумуляторы, и он смог отдаться литературе.

Зэк под номером Б-324

В июне 1949 года Инталаг разделили, выделив из него особый Минеральный лагерь для политических заключенных. Их лишили свиданий и посылок, а также возможности свободного перемещения внутри лагеря, окна зарешетили, а спины зэков украсили номерами. Ковальчук-Коваль стал заключенным Б-324.
Впрочем, у такого разделения были и плюсы. Политзэки избавились от террора криминальных элементов, а Игорь Константинович встретил соратников по НТСНП (теперь это был просто Национально-трудовой союз) – белоэмигрантов Евгения Дивнича из Югославии и Бориса Оксюза из Болгарии. Они быстро сдружились и стали именовать себя братьями.
От этих «братьев» Ковальчук-Коваль узнал, что с нападением гитлеровцев на СССР НТС раскололся. Часть связалась с немцами, а другие, в их числе были Дивнич и Оксюз, посчитали нацизм большим из зол. Но после Победы они решили, что теперь имеют моральное право продолжить борьбу с советской властью, и были арестованы СМЕРШем.
Их рассказы дали обильный материал для будущего романа. И с этими целями они по памяти восстановили программу НТСНП 30-х годов, а к ней Дивнич приложил составленную им программу на 1950-е годы.

Клад под высоковольтной линией

После смерти Сталина режим в лагерях стал стремительно меняться. С окон бараков сняли решетки, а со спин заключенных – номера. Им вновь разрешили переписку и свидания с родными. Ковальчук-Коваль, работавший к тому времени мастером ОТК, смог найти остатки своей семьи. Воссоединился же с ней он уже через год. Его сначала вместе заключенными эмигрантами перевели в расположенный в Мордовской АССР Темниковский лагерь, а затем и вовсе освободили.
Опасаясь за судьбу своей рукописи, Игорь Константинович ночью перед отправкой в другой лагерь закопал ее под столбами высоковольтной линии.
Выйдя из заключения, он уехал в Москву, где жила его мать, но прожил в столице всего две недели. Прописаться он там не мог, а потому вместе с мамой уехал снова в Инту, где его с радостью взяли на комбинат «Интауголь» на должность слесаря-монтажника. Но главное – оказались целыми и невредимыми его глубоко спрятанные записки, и он смог продолжить работу над романом.

P.S. Запоздалая реабилитация

Роман «Свидание с памятью» вышел через 11 лет после смерти автора

Жизнь бывшего зэка в Инте поначалу складывалась вполне благополучно. Он неплохо зарабатывал, перейдя на буровую мастером, женился, получил квартиру, родились двое детей. Однако счастье было недолгим. Мать Игоря Константиновича, не вынеся сурового климата, вернулась в Москву, а в 1959 году, когда он приехал в столицу ее навестить, за Ковальчуком-Ковалем пришли чекисты. Его повязали, когда он сидел с родными за праздничным столом в день материнских именин.
19 сентября 1959 года начался суд по «делу Дивнича». Найденные в Инте записки Игоря Константиновича приобщили к делу, и он получил новый срок – 9 лет лишения свободы. Освободившись в 1966 году, Ковальчук-Коваль приехал в Москву, устроился на работу в фотолаборатории «Журнала Московской Патриархии» и продолжил работу над романом.
Он умер 3 августа 1984 года. Спустя восемь лет Игоря Ковальчука-Коваля, как и других осужденных по «делу Дивнича», посмертно реабилитировали. Его книга «Свидание с памятью», содержащая уникальные воспоминания, была опубликована в 1995 году.

Игорь БОБРАКОВ.