Во время нашего недавнего похода на Полярный Урал команда альпинистов разбила лагерь у горного массива Райиз. За песнями мы коротали полярную ночь у костра, как вдруг среди карликовых берез, в обрамлении гор и радуги, на поляну выскочило стадо «приполярных верблюдов» – оленей, которых погоняли «северные бедуины».
Навстречу вышел самый разговорчивый из погонщиков – Семен. Неловко улыбается, жмет руки и с протяжным акцентом просит у нас выпить. Мы разводим руками – не потому, что не имеем алкогольных припасов, а потому что знаем: для северных народов – это погибель. Зато взамен одариваем их вкусностями и засыпаем вопросами: «Большое ли стадо? Где находится стойбище?»
С утра по горным дорогам дружно, будто на экскурсию, отправляемся на стоянку оленеводов. Берем с собой консервы, чай, конфеты – все, что, по нашему разумению, может порадовать аборигенов тундры.

«А кто теперь – после Путина?»

В чуме нас встречает знакомый уже Семен, хромой и пьяный. Его старший брат Иван идет за ним по пятам и твердит: «Дай денег!». Испуганная нашим вниманием жена Семена, замотанная в дешевенький платочек, из которого выглядывают раскосые глаза, прячется за мужа. Спотыкаясь о своих чумазых детей, оленевод Николай, тоже пьяный, что-то говорит не то на своем родном ненецком, не то на интернациональном хмельном языке.
В трех чумах обитает одно большое семейство. В одном живет Семен с тремя детьми и братом, в других – его сестры с мужьями и многочисленными чадами. Говорят, что не числятся ни в каком колхозе, живут сами по себе. Кормятся тем, что продают мясо и панты (рога) оленей. Около каждого чума – по десятку деревянных, сделанных без единого гвоздя нарт. Посреди чума – костер с котелком, по краям – пестрые одеяла. Все богатство этого ненецкого семейства – на виду.
Из беседы с оленеводами у нас сложилось ощущение, что власть им – по барабану. Или, если хотите, – по бубну. Во время недавнего плебисцита сюда добрались-таки вездесущие избиркомовцы. Оленеводы, конечно, проголосовали. Но вряд ли знали – за что. Нам они задали неожиданный вопрос: «А кто теперь будет – после Путина?»
Видимо, так они истолковали слово «обнуление». В буквальном смысле: человека нет – превратился в нуль.
Вообще-то, русский язык им – без особой надобности. «Я пробовал ходить в школу, мне не понравилось, отец меня в тундру увез, – рассказал один из аборигенов. – Читать? Нет, не умею, а деньги читать – да, могу».
«Читать деньги», то есть различать купюры, оленеводы, конечно, научились. Но от денег они почти не зависят. Продают оленье мясо за бесценок, плохо понимая, да и не желая, видимо, понимать, сколько они могут получить за свою работу. На самом деле на те средства, которые они зарабатывают за сезон (от забоя до забоя оленей), в городе не прожить.
Семейство не продает оленьи шкуры, а использует их только для личного хозяйства. Когда же мы сообщаем им, сколько на самом деле стоят пимы, это им кажется чем-то невероятным, заоблачным. Получается, это пятая часть их годовой выручки.

Первобытное общество

Мир оленеводов мал, герметичен, загадочен. Они немногословны, холодны и замкнуты – тундровый характер. Среди гор и долин стоит три чума – это их мир. За той горой начинаются пастбища другой семьи оленеводов, но это уже чужие. Край этого мира – Воркута, Лабытнанги, Салехард.
А в этих трех чумах все друг другу родственники. Дети – двоюродные братья и сестры. Жена Семена Анастасия, с красивой ненецкой фамилией Лабтендер, из Воркуты.
Сестра Семена Марина, жена оленевода Гаврилы, то ли из-за слабого понимания нашего языка, то ли из-за национальной замкнутости на вопрос, где произошло знакомство с мужем, односложно отвечает: «Здесь». Так это и осталось загадкой. Кстати, все жители этого мира помнят лишь свой возраст, а возраст своих мужей, жен, братьев и детей – нет. И удивляются нашему удивлению.
Впрочем, отчасти они все же зависят от цивилизации. Одна из женщин на сносях, вот-вот отправится в Салехард рожать. Довезет ее муж на оленях до железнодорожной станции, а там – уже большой мир, больница.
В конце августа на стойбище прилетит вертолет и заберет всех детей в школы-интернаты. Как рассказывали спасатели Ямала, ненцы уже много лет привычно вызывают их на подмогу. Весной, когда разливаются ручьи, спасатели вызволяют их застрявших оленей. Время от времени приезжают к стойбищу на вездеходах коммерсанты, скупают рога, мясо, в обмен привозят водку, хлеб, продукты. Это по сути – первобытный обмен товарами.

Вот моя стоянка, вот мой чум родной

Все оленеводы выглядят старыми и жутко потрепанными, в большей степени это относится к женщинам. Почти все пристрастились к дешевому алкоголю и сигаретам. Жизнь оленеводов тяжела и однообразна, как тундра.
В отличие от нас, оленеводы не лезли со своими размышлениями и расспросами. Эти люди вообще другие – свободные, независимые. Иногда кажется, что они – «инопланетяне». Живут как хотят, но не оставляют после себя огромных свалок, не устраивают войн, не приходят в наши дома, глядя на нас как на экспонат…
Мы вновь вернулись к стоянке на следующий день. Стояла тишина, собаки грелись на солнце, трезвые оленеводы что-то пилили бензопилой, дети смотрели с любопытством. «Вот мой чум, я тут живу» – показывает пальцем девочка лет пяти. Жены по-доброму ворчат на ненецком. Пахнет дымом и неожиданным борщом. Ненка, сидя на холме, сшивает нюк – огромную накидку для чума из оленьих шкур. На изрисованной мездре остались детские рисунки – снеговик, дом с трубой и первые печатные буквы. В шкуре прячется мальчик. И теперь не так уж странны три чума и огромная семья, состоящая из людей, оленей и даже самой тундры…

Платон БЕШКАРЕВ.
Фото Наталии Бешкаревой.